Зарисовка

[nedthird]

Мир альтернативный, даты и страны другие.

Осень. Серая промозглая дождливая осень. Уже третья осень в этой стране. За мной начали следить. Это плохо.. и это же хорошо. Значит уже скоро. Последние несколько дней все вокруг кажется зыбким и не реальным, это сон или сон о сне. А впрочем, так ведь оно и есть на самом деле. Дождь вызывает воспоминания..
***

Маленькая комната. Извечное пианино у дальней стены. Оно было здесь всегда, как я себя помнил. Иногда отец что-то играл на нем. У отца были изумительно тонкие руки, под которыми волнами рождалась красота, которая окутывала всю комнату. А рядом мать, тихая и маленькая, в ее сером платье. На стенах таблицы с английским алфавитом, еще несколько грамматических, только уже по немецкому. Мать с самого раннего возраста пыталась обучать меня, по ее мнению, в первые несколько лет жизни ребенок может максимально полно освоить базу языка, чтобы потом владеть им свободно.

***
Вуз. Практика на заводе и аэродроме. Там удалось договориться с пилотами, и все свободное от работы время один товарищ обучал меня полетам. Это был удивительный человек. Он, казалось, бредил небом. Да и он сам был небом, был птицей, и нахождение на земле для него было лишь промежуточным пунктом, перед тем как снова вернуться вверх. Думаю, это его сумасшествие передалось и мне, как говорят, что частичка учителя всегда переходит к ученику. Так и здесь. Инструктор взял и отвел меня в свой новый мир. Хотя тогда мы провели вдвоем и с самолетами лишь три лета, а после мне удавалось полетать раза три за все мое нахождение в ОШЕРА, но эти три лета вспоминаются мне, как нечто невероятное. Имена друг друга узнали только в конце. А до этого, как с первого раза и повелось.

- Ну что, это ты тот механик, который хотел полетать?
Невысокий светловолосый человек с почти синими глазами подошел, когда я думал обо что бы вытереть масло с рук – тряпка уже была настолько грязная, что ею скорее можно было только сильнее испачкаться. Хотя куда уж сильнее.
- Да, - отвечаю. Его напористость меня несколько обескуражила.
- Тогда переодевайся и полетели.
Вот так сразу без формальностей с корабля на бал.

Тогда он просто взял с собой. Потом еще раз. Потом начал рассказывать, показывать. Через какое-то время пустил и меня к штурвалу. Вот так меня однажды жестоко отравили небом, этот яд почти мгновенно разнесся по всему организму, охватил его и навсегда подчинил своим правилам. Теперь вся моя практика отсчитывалась от неба и до неба. В промежутках во время работы я тоже думал в основном о полетах, а не о гайках, подшипниках и двигателях.

- Ну что, механик, приезжай еще, полетаем.
- Меня Олег зовут..
- А.. отлично. Я Коля.
Мы пожали друг другу руки. Хотя эти имена словно принесли какую-то шелуху, излишек в наше общение. Я уже жалел, что поспешил представиться, стараясь именем отгородиться от этого «механик». Как будто это в чем-то унижало меня. Но Коля, видимо, вообще пропустил это все мимо ушей.
- Мне пора. Я еще приеду.
- Бывай, механик!

Следующие два лета я тоже приезжал. Мы летали, говорили, снова летали. Потом меня унесла жизнь, очень далеко и надолго. Только в 1944 году, по возвращению на Родину, я узнал, что Николай Александрович Короткий геройски погиб в 1940 году, награжден орденом, посмертно.

***
Серая морось. Хорошо, что на улицах почти нет прохожих, они не рискнут ставить хвост. Хотя бы немного можно просто бездумно побродить.

***
Высокие здания. Шум и гам мегаполисов. Чужой мир, где надо пристроиться, стать своим, полюбить и понять этот мир. Наша работа заключается не в том, чтобы в темноте вскрывать сверх секретные сейфы, обольщать длинноногих любовниц министров и генералов или в черном костюме, черных очках и с обязательно черным пистолетом убегать от погони по темным крышам. Этой всей чепухи много показывают в фильмах, пишут в книгах. Но, как правило, суть состоит в том, чтобы узнать, понять и если получится полюбить этот мир, понять и принять людей живущих рядом. Как правило, наша работа состоит из терпения и наблюдения, кропотливого анализа услышанного, чтобы из тонны совершенно разной информации попавшей в твои руки выжать самое главное всего в несколько строк. А еще из постоянного ежеминутного контроля, над собой, над происходящим. Но если нам противопоказана беспечность, то и впадение в мнительность смерти подобно. Только золотая середина. Везде – золотая середина. Еще море обмана и уловок. Наша работа, правда, очень не похожа на то, как это описывают. Длинноногая блондинка чаще всего может оказаться старой каргой, а для тебя сейчас она должна быть именно блондинкой, потому что так надо. Ребята работают незаметно и молча, а если приходится уходить, то и уходят незаметно и молча. Во всех смыслах. Потому если и случаются погони, то только один раз. Да и то редко. Чаще всего просто кто-то подходит на улице и аргументировано просит сесть в машину. Вот и все. Хеппи энд, как бы здесь сказали.

Но что-то я увлекаюсь. Страна, куда меня забросила судьба, была поистине удивительным местом. Островок мирной жизни среди безумного хаоса мировой войны. Впрочем, мирная жизнь и окупалась как раз за счет остального воюющего мира. Новый человек, новое имя, новые друзья, знакомые.

А еще жена и наши близняшки.. во время опознания в морге. Сколько не стараюсь, но четко помню, только это, а все остальное как будто скрыто в тумане. Было у нее красное короткое платье? Было же, я это знаю, точно знаю, сам дарил. Но.. не помню, не вижу. И девочки, им было по 4 годика.

Сообщили мне это вечером, был еще на работе. После совещания пришел начальник, поставил корвалол передо мной, как бы между прочим сообщил. Неизвестные, ворвались, устроили перестрелку. Да, жертв много. Нет, кто пока неизвестно. Да, все, конечно же, выясняется. Корвалол выпал, начальник поднял баночку, накапал в стакан, что-то говорил. Я тогда его не слушал. Внутри что-то треснуло и разорвалось.

Она ведь звала с собой, мол, возьми день, с детьми пообщайся. Тогда у меня на руках был готовый материал на передачу, да и встреча со связной была в этот же день. Я не мог не быть на работе. Жена начала кричать, что думаю, только о своей прибыли и самолетах, что дети ничего для меня не значат. Я тогда просто вышел, хлопнув дверью. Я был зол. Ненавижу, когда встает подобный выбор, и когда приходится его делать. Точнее нет, выбор-то давно уже сделан, и невыносима это предопределенность. Потом я успокоился, за глаза простил жену, ведь она не выбирала это все, о моем этом бремени она и не подозревает. Для нее я просто Майкл, коммивояжер из преуспевающей авиакомпании. Но при этом она чувствует, что что-то не так. Потому и злиться неизвестности. Встретились со связным, договорились о новом тайнике. Потом сходил и купил на выходные билеты на юг, на всех четверых. Жена права, дети тоже меня не видели нормально давно уже.

Теперь эти билеты лежали во внутреннем кармане и жгли. Рядом сидел начальник и все еще что-то говорил. Ведь можно было бы, оставить
знак на условном месте, что встреча перенесена, и пойти с женой. Возможно, успел бы среагировать, успел бы опознать боевиков и увести ее и девочек раньше пальбы. А если бы и самого ранили или убили, а документы, так и остались бы в тайнике в квартире..? А начальник говорил, говорил, говорил..

Потом помнится мимолетным кадром опознание в морге и далее пошатнувшийся пол..

Следующий раз, я помню себя уже в больничной палате. Сначала некоторое время ничего не мог понять. Потом день за днем отрывками возвращалась память. Что не вспомнил, рассказал лечащий врач. Несколько попыток самоубийств, около полугода лечения в престижной психушке под не выговариваемыми препаратами.

И как по команде первые мысли были не о жене и детях, а что мог наговорить в бреду под непонятными инъекциями и таблетками, на каком языке мог говорить. Но врач что-то курлыкает, как ни в чем не бывало, но и это ничего не значит. Врач с таким же успехом может и притворяться. Неизвестно, кто, где, как.. Только откинуться на кровать и стараться восстановить память окончательно, и притворяться дальше, что тут еще остается.

Через день после выписки отправился в парикмахерскую. Обросшего косматого зверя постригли, побрили, и я не узнал того человека, который смотрел на меня из зеркала. Волосы наполовину седые, лицо серое осунувшееся. Хотя в клинике кормили хорошо, да и условия были как в дорогущем доме отдыха, напоминал я скорее заключенного вернувшегося из заключения. Да, так оно и есть, в каком-то смысле. Эти полгода для меня растянулись в десяток лет, за которые мир успел разительно поменяться. Или это я поменялся.. Но в любом случае учиться жить заново. И стараться убраться подальше из этого города, желательно из страны даже. Крыше это не помешает, это нормальное состояние для человека с моей ситуацией.

Они вышли на меня через неделю. Связной уже другой, но пароль тот же. Посидели, поговорили. Как это было хорошо, просто посидеть со своим. Даже молча. Зачем говорить, если есть о чем молчать. Связной назвался Алексом и повел разговор сначала о моей работе, потом о случае с женой, потом о соболезновании в Центре, о том, как меня ценят, а под конец в эту подслащенную бочку ухнул ложку дегтя. Мол, а не мог бы ты еще до кучи сделать то-то и то-то. В этот момент хотелось его ударить, но только связник причем тут, он просто передает, что скажут. Говорил он осторожно, словно по заминированному полю шел, боялся, что я откажусь. И правильно, кстати, боялся. А я согласился. В тот момент рассуждал так: чем хуже, тем лучше.

***
Без проблем оформили командировку. Коллеги в компании отнеслись с пониманием. Летел до Антанты. Через несколько дней в местной прессе появилось, что турист из ОШЕРА Майкл Лонгскейл погиб в автокатастрофе на горной дороге. Еще через какое-то время весть достигнет ОШЕРА. Кто-то из коллег повздыхает, кто-то увидит в этом предначертанное или самоубийство. На пустую могилу, рядом с женой и детьми, положат венок с фотографией, миниатюрный самолетик от компании и через какое-то время, наверное, забудут.

Далее из Антанты я летел в Союз. Отец, оказывается, после войны преподавал в музыкальной школе. Мать умерла. Зиму и весну я был собой. Впервые за много лет без масок. Хотя нет, даже сейчас я не мог ничего сказать ни отцу, ни школьным и вузовским друзьям, уцелевшим во время войны. Да и коллегам, в общем-то, тоже. Кто я был, знает всего несколько человек, а кем стану и того меньше. Весной ездил на аэродром летать. Моего пилота уже не было в живых, тогда и узнал его полное имя.

В марте отправился приводить в порядок могилу матери. Отец поехал бы со мной, но ноги, поврежденные на войне, уже почти не слушались его. Расчистил снег, поставил цветы. Посидел. Потом отправился бродить по кладбищу. Разные люди и могилы разные. Вот живет человек, а потомки о нем знают только то, что написано на камне, такой-то такой-то и даты: родился – умер. И иногда приписка, кем был. Взгляд останавливается на стеле-памятнике погибшим в войне, тут пехота, тут танкисты, тут летчики. Остановился и впился глазами в столбики имен. В середине золотом по граниту значилось:

Герой ССР Короткий Николай Александрович (25.12. 1903 - 13.09.1940)

Короткий.. Он и правда был небольшого роста. При этом был довольно крепкого телосложения. Не маленький, а именно короткий. Короткий. Вот и познакомились.

Я сел напротив стелы и задумался. Вспоминал его, вспоминал небо. Вспоминал жену с двойняшками. Вместе с воспоминаниями поднялся и разорвался криком ком в горле. Последний раз я плакал, наверное, в школе. Все остальное время держался, и при работе, когда приходилось хоронить товарищей, и когда сообщили про жену, и в морге держался и после, а сейчас какой-то барьер внутри меня лопнул и то, что закапывалось глубоко, бетонировалось самоконтролем и отрешенностью, как гной из раны вырвалось наружу.

Когда я успокоился, уже стемнело и выпал мокрый мартовский снег. Умывшись снегом, я, не оборачиваясь, пошел прочь. Тяжелый груз, который я таскал за собой все это время, упал с моих плеч. Давившее изнутри исчезло, его приняли в себя и земля, и холод могил, и этот заснеженный вечер. Теперь внутри было пусто, но пустота эта была легкой, пусть я и был измотан, как после тяжелой работы. Я только что еще раз похоронил и оплакал всех, кого когда-либо терял, и в работе и в жизни. Отдал долг, отметил новую точку отсчета.


***
Летом меня перевезли в другое место, дали новое имя и документы. Теперь нужно было обустроиться, как обустроился бы на моем месте любой другой нелегал. Долго я смотрел в свой новый паспорт и трудовую книжку.

Михаил Александрович Кроткий, механик.

Мой безымянный пилот, вот мы еще раз встретились и снова полетим. Случайность или кто-то из отдела решил подбодрить, придумывая
имя этому новому человеку? Это так и осталось для меня загадкой.

***
Далее осенью безумная по своей сути переброска в Рейх. Кто занимался планированием этой операции, явно не жаловался на отсутствие фантазии. Снова новые документы и новое имя. Теперь - Михель Нойман. "Новый человек."

Новый человек Михель сумел устроиться пилотом. Значит снова самолеты. То Рейх, то Герцогства. Почта, поставки, разбор, копирование, съемка, упаковка снова, отправка, гора фактов для анализа и шифровка в несколько строк. Точнее две шифровки. Одна о делах Рейха и ОШЕРА для Союза, другая о делах Союза и Рейха для ОШЕРА. И так два года, пока они не начали за мной следить.

Самое сложное, при обнаружении слежки, не начать паниковать и не дать понять, что их заметил. Все вокруг знающие люди, и если они заметят, что ты сначала их обнаружил, а потом профессионально от них оторвался, то и в тебе они без сомнения опознают коллегу и теперь уже не отстанут. Потому в таком случае отрываться категорически запрещено. Однако, бывают случаи, когда операция настолько важна, что разрешение отрываться дается. Тогда надо делать это с ювелирной аккуратностью. Обычно же, если ты обнаружил служку, то запрещается продолжать какую-либо деятельность и мотылять по городу, ходить по магазинам и музеям, общаться с людьми - но все это без какого-то для себя смысла. Человек, который сначала куда-то шел, а потом внезапно повернул и сидит дома как мышка выглядет немного странно. Но у меня была другая задача. Потому я водил за собой хвост и к моим специальным "явным" тайникам и по прочим местам. Выслали наружку – отлично, пусть работают, пусть следят, пусть перехватывают. Продолжать, как ни в чем не бывало отсылать информацию на два канала. В какой-то момент, я и сам запутался, какая из линей липовая.

О жене, об ОШЕРА почти не вспоминал, как не вспоминал о Союзе, отце и Коротком. В фильмах и книгах любят описывать, как разведчик, находясь на чужбине скучает по близким, что думает только о них в свободное время, а уж если его ловят, так вообще все мысли с близкими. Это немного не верно. Разведчик, как правило, думает о работе, а в свободное время либо ни о чем, либо тоже о работе. Пространные мысли о доме стали бы отвлекать и понижать уровень внимания. Но мы не машины, потому иногда вспоминается. Правда я стараюсь вычеркнуть из памяти все произошедшее в моей предыдущей жизни. Обычно, после таких воспоминаний тяжело возвращаться в действительность. А если отдых, то можно просто бездумно побродить или, еще лучше, полетать.

Это был октябрь 1946 года. Дождливая и промозглая суббота перешла в солнечное воскресное утро. Настроение было каким-то легким и даже веселым. За чашкой кофе ненароком подумалось, что этот прекрасный и солнечный день как раз и создан для того, чтобы быть пойманным. Ну а вообще давно пора, они пасут меня уже полтора месяца. Привел в порядок свои дела, полностью почистил контакты с союзным связным, а с ошеровским оставил. Вообще, с обоими связными не виделись уже давно. После того, как мне поставили прослушку в комнате и хвостом по пятам ходят, я решил, что если не заморозить оба контакта, это будет выглядеть подозрительно. Работы в выходной день не намечалось, потому решил, что можно напоследок полетать хотя бы.

Сесть в машину, отследить хвост. Оторваться – пусть ребята хлеб отрабатывают, делать мне нечего, как им жизнь облегчать. Заплатить таксисту. Дойти до парка. Скинуть пакет с материалами в ошеровский тайник, это отследить должны. Потом снова поймать машину, и теперь до аэропорта.

Больше ни о чем не думать, сейчас – только небо, а там посмотрим.