Волшебная Ivo написала про меня сказку!

[nedthird]

Никто так и не узнал точно, как фокусник появился в городе.

Может, прошел через западные ворота с первым солнечным лучом, заметая полами плаща дорожную пыль, может, ветерком прошелестел над зарослями мирта и оливковыми рощами городских окраин, или ночной тенью спустился с башенных стен, позвякивая колокольчиками со шляпы. Никто так и не узнал — помнят только, что в одно летнее утро, когда небо на горизонте было белым, точно вымытое десертное блюдце, фокусник раскинул свой шатер прямо на главной площади, и стражники ни словечка ему не сказали, как будто так и нужно, как будто только бродячего фокусника здесь и не хватало.

И выглядел-то он вполне обычно — для фокусника, конечно: цветные обноски, стоптанные сапоги, старый, почти прохудившийся плащ, шляпа с полями — взрослые говорили, все фокусники носят такую, чтобы прятать глаза, проходимцы, а дети в это время тянулись к бронзовым колокольцам, нашитым вкруг помятых полей. И имени-то у него не было — фокусник и фокусник — зато был шатер, тот самый шатер, ярким куполом распустившийся у главной площади, в первый же день собравший толпу любопытных. Сшитый из сотни неровных лоскутков, он трепыхался на легком ветру, был несуразен и смешон, но отчего-то многим из тех, кто пришел в то утро к площади казалось, что есть в этом шатре нечто, им смутно знакомое. А фокусник тем временем без устали жонглировал своими стеклянными шариками, взлетающими вверх и ловящими в самую свою сердцевинку солнечные лучи, тасовал спутанные колоды, выуживая из-под причесок незамужних (и как узнавал?) девушек, один за одним, червонных королей. Он наматывал бесконечные цветные ленты, вытянутые из шляпы, себе на запястье, доставал из карманов плаща лесных щеглов и отпускал их на волю, выдувал из свернутого шейного платка цветные, искрящиеся смешинками пузыри. Ловкие пальцы его сновали туда-сюда, он плел свои чудеса, и в воздухе сами собой рождались, светящиеся паутинками серебра, целые картины: неведомые звери с грустными глазами, крылатые львы, девы с рыбьими хвостами, диковинные цветы и деревья.

Играл фокусник и в наперстки — куда же без этого — но странным казалось, что в свою игру никогда не выигрывал и сам из толпы выбирал того, с кем поведет кон. В первый раз он выбрал скрюченную старушку с ладонями, огрубевшими от работы в саду. Никто в городе не помнил, чтобы старушка эта улыбалась, морщинки вокруг ее глаз бороздами расходились вниз, точно русла давно пролившихся и иссохших слез. Рассказывают, что в то время, когда старушка эта была еще молодой девушкой, мужа ее в грозу убило молнией, и с тех пор ни разу она не смеялась. Неясно, как оказалась старушка, обычно сторонящаяся шумных сборищ, на площади в тот день, да вот только оказалась же, и обыграла фокусника трижды, безошибочно указывая на наперсток со спрятанным шариком.

А после фокусник сделал совсем уж странную вещь — большими сверкающими ножницами он безжалостно пропорол свой шатер прямо по центру, и, вырезав заплатку, обернул в нее честно заработанную старушкой монетку. Монетку старушка приняла, а вот ненужную тряпицу хотела было выбросить, как вдруг, представьте, замерла на минутку и улыбнулась. В этом клочке ткани, кремово-белом, цветом похожим на сливки с верхушки праздничного пирога, привиделось ей собственное свадебное платье, вспомнилось, как танцевала она с женихом, как наяву ощутила она сладкий запах жасмина и хруст свежих простыней. И старушка улыбнулась снова. Никому она не сказала о кусочке ткани, подаренном фокусником — да и говорить некому было — но с тех пор носила ее всегда у сердца и улыбалась светло и мечтательно, так, что по первости даже торговцы в лавках перестали узнавать ее.

В наперстки фокусник играл каждый день, и каждый день же кто-то из жителей города спешил домой, унося с собой монетку, обернутую в клочок ткани, срезанный с дырявого бока фокусникового шатра. Мать, потерявшая ребенка, сжимала в кулаке, как ей казалось, обрывок сыновьей пеленки, моряк, лет двадцать не видавший моря, уверен был, что монетку фокусник спрятал в клочок вышитого паруса его старой лодки... никто не говорил ни слова, только к сердцу прижимали подаренное, да монетки оставляли тоже — как считали, на счастье.

В дождливые дни сквозь прохудившийся шатер просачивалась вода, но фокусника это, казалось, совсем не волновало. Все меньше и меньше делался шатер, и вот, настал день, когда истаял он совсем — одни только колышки стоят, а фокусник, знай, разбрасывает веером свои карты да перебрасывается стеклянными шариками.

Он и ушел неведомо как - может, вечерним сумраком сквозь ворота просочился, может, рассветным облаком перелетел через поля. Кое-кто, по правде говоря, и рад даже был — надоели эти фокусы, больно уж печально смотрели звери с его картин, слишком уж завораживали лица хвостатых дев; а шарики в воздух подкидывать — так это каждый дурак сумеет.

Автор